продлится вечно, и что счастье – это просто тёплый кирпич и Бог, обнимающий её со спины.

Соня с полотенцем на шее неспешно топает к морю. Она минует скамейки, занятые отдыхающими, и останавливается возле приземистого дерева с чешуйчатой, красной корой и поникшими, шипастыми ветками, густо покрытыми ланцетовидными листьями.

– Дочуш, персиков не надо? – простодушно обращается к ней сгорбленная старушка в изумрудно-зелёном платье, поверх которого надет белый передник.

Голос кажется очень знакомым.

В тени ветвей, на табуретке, застеленной вафельным полотенцем с вышитыми понизу красными драконами разложены неприметные местные персики – разнокалиберные, мятые, отдельные с дырочками от червяков, – всего около десятка. На загорелом лице бабушки просвечивают выцветшие узоры – татуировки. Глиняные бусы свисают до пояса, на руках браслеты – множество, разных. Голова повязана платком. И взгляд такой проницательный, и едва заметная улыбка… Будто хочет сказать что-то важное, да не знает, какими словами. Будто и не персики продаёт, а глубинные знания какие-то. Где же они встречались?

Соня неспешно подходит, берёт бархатный персик и подносит его к лицу, – тот упоительно пахнет летом.

– Попробуй! – произносит бабушка, вытаскивая из кармана передника маленький ножик и собираясь отрезать от персика дольку.

– Не надо. Я так возьму, – говорит Соня. – Видно же, что вкусные. Все и возьму, – и она с улыбкой вытаскивает деньги.

Скрюченными от артрита руками с извилистыми, похожими на червяков венами и узловатыми суставами пальцев бабушка неторопливо выуживает всё из того же кармана маленький пакетик и старательно укладывает туда плоды. Протягивает Соне:

– Кушай на здоровье! Не надо денег.

– Как это: не надо?

– Тебе они самой пригодятся. Есть вещи, которые не требуют выкупа, – отвечает бабушка. – Например, свобода.

– Спасибо, но… – Соня забирает пакет и, случайно коснувшись её руки, вздрагивает.

Бабушка неторопливо собирается – берёт палку, прислонённую к дереву, снимает с табурета полотенце. Набалдашник у палки особенный – в виде оскаленной морды дракона.

Соня погружает лицо в пакет: это те самые персики, которые падают с ветки, стоит только дотронуться. Мягкие, они не подлежат транспортировке – только садись и ешь их. И лучше с видом на море. Она разворачивается, чтобы уже пойти, но не успевает сделать и шагу, как слышит:

– Море – оно исцеляет.

Соня порывисто оборачивается, – бабушка подхватывает свободной рукой табурет, и под ним обнаруживается маленькая белая собачка с чёрными пятнами – сонная от летнего зноя. Это же та самая парочка! Тогда, у магазина! И балахон! И персики! Соня зажмуривается, открывает глаза и… не видит под деревом никого.

Солнце печёт в затылок. Она стоит и только моргает, моргает.

– Надо будет шляпу себе купить… Большую, соломенную… – нерешительно говорит наконец Соня, в глубокой задумчивости натягивая на голову полотенце.

Наверху пологого склона дорога сужается до тропинки, переваливает через хребет и лентой уходит в гору. На фоне голубого неба парит одинокая чайка, а на спине холма открывается вид на бескрайнее море, глубинную бирюзу которого с лёгкостью пронизывают остроконечные солнечные лучи.

«Этот магнетически притягательный цвет, которому невозможно дать ни оценки, ни характеристики, вызывает во мне дичайший, как сказала бы Айрис, frisson28. Цвет, звучащий, как вечность и зовущий меня домой».

Волны лениво набегают, играются бликами. Пространство оглушает объёмом. Насладившись до одурения видом, Соня спускается по деревянной лестнице, а затем идёт вдоль берега, пока толпа людей с зонтиками не начинает редеть. В конце концов она доходит до пустынного края пляжа. Сзади подступает гора, – с неё, судя по проторенным дорожкам между скалами, весной сходят бурлящие жижей камнепады, которые протаранивают путь, сметая всё на своём пути. Отличное место для захода. То, что надо.

Море нетерпеливо плещется, взволнованно мотает туда-сюда водоросли и зовёт обниматься. Оттягивая удовольствие, Соня расстилает на берегу полотенце, садится на него и, упоительно жмурясь, один за другим съедает персики, оставив только два объетых огрызка там, где обнаруживаются червяки.

Лицо и руки до локтей покрываются липким соком.

Не в силах больше терпеть, она скидывает сарафан и по дорожке между подводными камнями, покрытыми проволочными тёмно-зелёными водорослями, устремляется в воду. Море обнимает так радостно, словно тоже соскучилось, целуя всё её тело разом.

Соня ложится на живот и тюленит. У берега с похрустыванием катается гравий. Ветер треплет просоленные волосы, закручивая их в дредастые косички, которые потом будет не расчесать, да и не надо.

И воздух пахнет восторженным счастьем, и журкают волны, и серебряные блики от солнца бегут по воде.

– Вот я и дома, – шепчет Соня. – Дома.

Глава 14

На мужчину нельзя повышать голос. Он должен бояться взгляда.

Соня стоит у окна. Дождик чиркает мокрые штрих-коды, и она смотрит, как город погружается в сумрак. Фонари – один за другим – загораются робким оранжевым. Она закрывает глаза, прислоняется лбом к стеклу и впадает в оцепенение, совершенно не подозревая, каким чудовищным происшествием закончится этот вечер.

Вот слышится скрип половицы, шаги, – это за ней. Подойдя вплотную, мужчина берёт её за запястье и ведёт – молча, уверенно – в спальню.

«Руки. Если и ревновать, то начинать надо с них. Это настоящие мужские руки, с магистралями мощных вен и рельефными буграми мышц. Руки, которые могут как ласкать, так и бить. Когда он лупит медведя, они перекатываются под кожей, и чёрный удав на плече танцует, – страшное зрелище. У него большие пальцы и грубые ладони, с лиловыми, будто врезанными линиями жизни. Они пахнут порохом и хлебом. Один взгляд – и я забываю дышать».

Раздеваются они одновременно: она снимает платье, он – брюки и футболку, – всё летит на пол. Никаких прелюдий. Он кидает её спиной на матрас, опять запоздало охнув, и затем, навалившись сверху, грубо берёт.

– А-а-а, – она теряет контроль над голосом и над собой, давит ногтями ему в плечо, и он аккуратно отцепляет её пальцы, давая понять, что так делать не надо.

И продолжает.

Её окунает в тёплую негу, в розовые оттенки. Ещё пара движений, и в голове взрывается всплесками солнце, бушует штормящее море, плюётся лавой кровожадный вулкан. У мужчины даже дыхание не сбилось, а Соня поёт по слогам его имя, с воплями:

– Да-а-а! О боже, да! Да-а! Ты тако-о-о-ой! Тако-о-о-о-ой!

Она плачет, и смеётся, и бьётся затылком в стену. Мужчина рывком уволакивает её на подушки, и она вжимается в него вся, задыхаясь от запаха пота, и в низу живота всё отчаянно, алчно стискивает его, обнимает.

Механистично и ровно мужчина продолжает.

Соне видится золотистый поток, щедро бьющий из него там, внизу, – полноводной, искрящейся рекой он вливается ей в живот и заполняет собой всё тело. Она купается в этой субстанции, заливаясь слезами, раскидав руки и ноги, и тут же отдаёт это блаженство обратно, нежным фонтаном изливая его из сердца. Ощутимый почти визуально, светящийся в воздухе круг замыкается и, пройдя сквозь мужчину, вновь возвращается к ней.

Он переворачивает её, входит сзади, и она, подложив под себя ладонь, ощущает его толчки, – всхлипывает, втискивается в порванную подушку носом, ноет. Удовольствие кажется вечным, и она всё кричит и кричит, а он продолжает и продолжает.

Волны грохочут, пенятся верхушки гребней, пузырится плотная вода. Наигравшись, море выносит её обмякшее тело на песчаный берег и оставляет. Но спустя лишь минуту Соня лениво открывает глаза и шепчет:

– Прости.

– За что? – безучастно спрашивает мужчина, оторвавшись от созерцания потолка.

– Я… хочу тебя снова, – она перекатывается на спину и впервые за несколько дней принимается заливисто хохотать.

Щекотный, колокольчатый смех перерастает в больные всхлипы, и в этом припадке она никак не может остановиться, заражаясь от собственных, издаваемый ею звуков. Дикий хохот длится пугающе долго, и мужчина заметно напрягается. Он так серьёзен и озабочен на этом её истерическом фоне, что она смеётся ещё громче, ещё ненормальнее, захлёбываясь и тонко хрюкая, когда в лёгких кончается воздух. Три секунды одышки – и снова следует всхлип, и новый приступ, сгибающий её пополам, – она катается по матрасу, выпуская наружу остатки дебильных звуков. Мужчина ждёт.

Наконец Соня выдыхается и, исчерпавшись, глохнет.

– Поцелуешь? –